Две школы иркутской философии

Философы, особенно преподаватели философии, любят – то ли для простоты и удобства, то ли в силу каких-то устойчивых, генетически передающихся заблуждений – представлять историю философии или содержание ее отдельных этапов как противостояние двух позиций или направлений. Словно в обсуждении вопросов, с одной стороны, не имеющих отношения к практической жизни, а, с другой стороны, появляющихся в силу какой-то таинственной склонности человека к постановке вопросов предельной важности, третьего не дано.

Поколение старбумеров наверняка помнит, как во времена марксизма-ленинизма университетские преподы представляли философию как, слава богу, не бесконечное, но изнурительное противостояние материализма и идеализма. Не бесконечное, потому что материализм взял верх в виде учения марксизма-ленинизма, которое «всесильно, потому что верно» (до сих пор считаю этот аргумент, потрясающий решительной безупречностью своей логики, «королем всех аргументов»). Желавшие погрузиться в специфику средневековой философии обнаруживали в ней борьбу номинализма и реализма, а заинтересовавшиеся философией научного познания XVII века натыкались на противостояние рационализма и эмпиризма. Тот же старик Ленин, когда новейшие открытия физиков поставили под сомнение чистоту и непорочность строгой девушки – материалистической философии – отвлекшись от насущных тягот революционной борьбы, ответил нечестивцам книжкой «Материализм и эмпириокритицизм», одно название которой напоминало, что в мире все делится на два (на истину и ложь, на друзей и врагов). А кто желает чего-то третьего – допустим, меньшевики какие-нибудь – тех колесница истории закатает под плинтус.

В общем, человек, воспитанный в традициях подобного мировоззренческого дуализма, легко разглядит в том, что может быть названо «философией по-иркутски» - в целостных мировоззрениях, призванных ответить на вопрос, что такое Иркутск и что иркутянину надлежит в нем делать – противостояние двух начал. Да и тот, для кого дуализм сводится к различиям мужчин и женщин, тоже эти два начала легко разглядит, поскольку нет в «иркутской ноосфере» ничего третьего.

С одной стороны, на иркутских площадках выступают идеалисты или утописты, абсолютно убежденные в том, что лучше ничего не делать, чем делать неидеально (в их категориях – отвратительно). Им противостоят реалисты, отчасти скептики, убежденные в том, что лучше сделать что-то неидеально, чем не сделать ничего.

Лучше положить на тротуары некрасивый, но надежный асфальт, чем красивую, но ненадежную плитку – утверждают одни. Да лучше пусть вообще тротуаров не будет, если невозможно выложить их прекрасной плиткой – считают другие. «Спасибо, что помойку убрали», - скажут те, кому в принципе нравится 130-й квартал и кого не напрягает, что реально «исторического» в нем с гулькин нос. «Да лучше пусть будет помойка, если не получается создать настоящий «исторический квартал» в Иркутске», - ответят другие. «Слава богу, реконструировали дом купцов Шубиных на улице Лапина, и постыдного пожарища больше нет», - считают одни. «Чем этот новодел городить, лучше было бы оставить пожарище, в нем ведь обгоревшие бревна были настоящие, шубинские, из XVIII века», - заявят другие.

Так и выясняют отношения друг с другом иркутские идеалисты с иркутскими реалистами. Столько, сколько я себя помню. Бросается в глаза, что утопизм у нас представляет собой отказ от действия. Так-то обычно утописты-идеалисты требовали активного преобразования действительности. А реализм у нас наоборот представляет собой активную деятельностную позицию, хотя нередко реалисты-скептики призывали отказаться от активистских иллюзий, мол, изменить ничего нельзя, и разумнее согласиться с тем, что жизнь это просто выживание, а не прогресс какой-нибудь. И в этой бездеятельности утопизма и активности скептицизма - тоже специфические особенности иркутской философии-матушки.

Где государству взять денег? В наших карманах

То, что государство поглубже залезет в карманы граждан в грядущие года, было ожидаемо, поскольку у бюджета заканчиваются источники пополнения.